Неточные совпадения
Растаковский (входит).Антона Антоновича поздравляю. Да продлит бог
жизнь вашу и
новой четы и даст вам потомство многочисленное, внучат и правнучат! Анна Андреевна! (Подходит к ручке Анны Андреевны.)Марья Антоновна! (Подходит к ручке Марьи Антоновны.)
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться в
жизнь какое-то совсем
новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю кашу.
С бодрым чувством надежды на
новую, лучшую
жизнь, он в девятом часу ночи подъехал к своему дому.
Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сделать этот переход от старой
жизни к
новой.
Хотя Левин и не интересовался биографией ученого, но невольно слушал и узнал кое-что интересного и
нового о
жизни знаменитого ученого.
Дом был большой, старинный, и Левин, хотя жил один, но топил и занимал весь дом. Он знал, что это было глупо, знал, что это даже нехорошо и противно его теперешним
новым планам, но дом этот был целый мир для Левина. Это был мир, в котором жили и умерли его отец и мать. Они жили тою
жизнью, которая для Левина казалась идеалом всякого совершенства и которую он мечтал возобновить с своею женой, с своею семьей.
И всё это вместе с охотой за дичью и
новой пчелиной охотой наполняло всю ту
жизнь Левина, которая не имела для него никакого смысла, когда он думал.
И теперь вот-вот ожидание, и неизвестность, и раскаяние в отречении от прежней
жизни — всё кончится, и начнется
новое.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика, князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в
жизни он не следовал примеру предков, служа правительству, а выступал на
новое поприще, но ему было очень неловко.
Гостиница эта уже пришла в это состояние; и солдат в грязном мундире, курящий папироску у входа, долженствовавший изображать швейцара, и чугунная, сквозная, мрачная и неприятная лестница, и развязный половой в грязном фраке, и общая зала с пыльным восковым букетом цветов, украшающим стол, и грязь, пыль и неряшество везде, и вместе какая-то
новая современно железнодорожная самодовольная озабоченность этой гостиницы — произвели на Левиных после их молодой
жизни самое тяжелое чувство, в особенности тем, что фальшивое впечатление, производимое гостиницей, никак не мирилось с тем, что ожидало их.
Дарья Александровна наблюдала эту
новую для себя роскошь и, как хозяйка, ведущая дом, — хотя и не надеясь ничего из всего виденного применить к своему дому, так это всё по роскоши было далеко выше ее образа
жизни, — невольно вникала во все подробности, и задавала себе вопрос, кто и как это всё сделал.
Одно время, читая Шопенгауера, он подставил на место его воли — любовь, и эта
новая философия дня на два, пока он не отстранился от нее, утешала его; но она точно так же завалилась, когда он потом из
жизни взглянул на нее, и оказалась кисейною, негреющею одеждой.
Поняв теперь ясно, что было самое важное, Кити не удовольствовалась тем, чтобы восхищаться этим, но тотчас же всею душою отдалась этой
новой, открывшейся ей
жизни.
Когда Анна вышла в шляпе и накидке и, быстрым движением красивой руки играя зонтиком, остановилась подле него, Вронский с чувством облегчения оторвался от пристально устремленных на него жалующихся глаз Голенищева и с
новою любовию взглянул на свою прелестную, полную
жизни и радости подругу.
Занятия его и хозяйством и книгой, в которой должны были быть изложены основания
нового хозяйства, не были оставлены им; но как прежде эти занятия и мысли показались ему малы и ничтожны в сравнении с мраком, покрывшим всю
жизнь, так точно неважны и малы они казались теперь в сравнении с тою облитою ярким светом счастья предстоящею
жизнью.
В душе ее в тот день, как она в своем коричневом платье в зале Арбатского дома подошла к нему молча и отдалась ему, — в душе ее в этот день и час совершился полный разрыв со всею прежнею
жизнью, и началась совершенно другая,
новая, совершенно неизвестная ей
жизнь, в действительности же продолжалась старая.
«Я совсем здорова и весела. Если ты за меня боишься, то можешь быть еще более спокоен, чем прежде. У меня
новый телохранитель, Марья Власьевна (это была акушерка,
новое, важное лицо в семейной
жизни Левина). Она приехала меня проведать. Нашла меня совершенно здоровою, и мы оставили ее до твоего приезда. Все веселы, здоровы, и ты, пожалуйста, не торопись, а если охота хороша, останься еще день».
Дело
нового устройства своего хозяйства занимало его так, как еще ничто никогда в
жизни.
Пребывание в Петербурге казалось Вронскому еще тем тяжелее, что всё это время он видел в Анне какое-то
новое, непонятное для него настроение. То она была как будто влюблена в него, то она становилась холодна, раздражительна и непроницаема. Она чем-то мучалась и что-то скрывала от него и как будто не замечала тех оскорблений, которые отравляли его
жизнь и для нее, с ее тонкостью понимания, должны были быть еще мучительнее.
Она теперь ясно сознавала зарождение в себе
нового чувства любви к будущему, отчасти для нее уже настоящему ребенку и с наслаждением прислушивалась к этому чувству. Он теперь уже не был вполне частью ее, а иногда жил и своею независимою от нее
жизнью. Часто ей бывало больно от этого, но вместе с тем хотелось смеяться от странной
новой радости.
С той минуты, как при виде любимого умирающего брата Левин в первый раз взглянул на вопросы
жизни и смерти сквозь те
новые, как он называл их, убеждения, которые незаметно для него, в период от двадцати до тридцати четырех лет, заменили его детские и юношеские верования, — он ужаснулся не столько смерти, сколько
жизни без малейшего знания о том, откуда, для чего, зачем и что она такое.
— Хорошо, я поговорю. Но как же она сама не думает? — сказала Дарья Александровна, вдруг почему-то при этом вспоминая странную
новую привычку Анны щуриться. И ей вспомнилось, что Анна щурилась, именно когда дело касалось задушевных сторон
жизни. «Точно она на свою
жизнь щурится, чтобы не всё видеть», подумала Долли. — Непременно, я для себя и для нее буду говорить с ней, — отвечала Дарья Александровна на его выражение благодарности.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег,
новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную
жизнь их.
Видна была и логическая связь, и следованье за
новыми открытиями, но увы! не было только
жизни в самой науке.
Промозглый сырой чулан с запахом сапогов и онуч гарнизонных солдат, некрашеный стол, два скверных стула, с железною решеткой окно, дряхлая печь, сквозь щели которой шел дым и не давало тепла, — вот обиталище, где помещен был наш <герой>, уже было начинавший вкушать сладость
жизни и привлекать внимание соотечественников в тонком
новом фраке наваринского пламени и дыма.
Так, полдень мой настал, и нужно
Мне в том сознаться, вижу я.
Но так и быть: простимся дружно,
О юность легкая моя!
Благодарю за наслажденья,
За грусть, за милые мученья,
За шум, за бури, за пиры,
За все, за все твои дары;
Благодарю тебя. Тобою,
Среди тревог и в тишине,
Я насладился… и вполне;
Довольно! С ясною душою
Пускаюсь ныне в
новый путь
От
жизни прошлой отдохнуть.
От хладного разврата света
Еще увянуть не успев,
Его душа была согрета
Приветом друга, лаской дев;
Он сердцем милый был невежда,
Его лелеяла надежда,
И мира
новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой
Сомненья сердца своего;
Цель
жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса подозревал.
А потом опять утешится, на вас она все надеется: говорит, что вы теперь ей помощник и что она где-нибудь немного денег займет и поедет в свой город, со мною, и пансион для благородных девиц заведет, а меня возьмет надзирательницей, и начнется у нас совсем
новая, прекрасная
жизнь, и целует меня, обнимает, утешает, и ведь так верит! так верит фантазиям-то!
Он с мучением задавал себе этот вопрос и не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в
жизни его, будущего воскресения его, будущего
нового взгляда на
жизнь.
Он сходил тихо, не торопясь, весь в лихорадке, и, не сознавая того, полный одного,
нового, необъятного ощущения вдруг прихлынувшей полной и могучей
жизни.
«Ну, — говорил он ему, — излагай мне свои воззрения на
жизнь, братец: ведь в вас, говорят, вся сила и будущность России, от вас начнется
новая эпоха в истории, — вы нам дадите и язык настоящий и законы».
Он стал читать, все больше по-английски; он вообще всю
жизнь свою устроил на английский вкус, редко видался с соседями и выезжал только на выборы, где он большею частию помалчивал, лишь изредка дразня и пугая помещиков старого покроя либеральными выходками и не сближаясь с представителями
нового поколения.
— Невесте идет принарядиться, — сказала бабушка: — это памятный день в
жизни каждой девушки, и это очень похвально, чтобы ее обрадовать, — от радости всякий человек бодрее выступает на
новый путь
жизни, а от первого шага много зависит. Ты сделал очень хорошо, что обрадовал бедную невесту.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем на площади: из улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего
нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в
жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
В окно смотрели три звезды, вкрапленные в голубоватое серебро лунного неба. Петь кончили, и точно от этого стало холодней. Самгин подошел к нарам, бесшумно лег, окутался с головой одеялом, чтоб не видеть сквозь веки фосфорически светящегося лунного сумрака в камере, и почувствовал, что его давит
новый страшок, не похожий на тот, который он испытал на Невском; тогда пугала смерть, теперь —
жизнь.
Самгин, как всегда, слушал, курил и молчал, воздерживаясь даже от кратких реплик. По стеклам окна ползал дым папиросы, за окном, во тьме, прятались какие-то холодные огни, изредка вспыхивал
новый огонек, скользил, исчезал, напоминая о кометах и о
жизни уже не на окраине города, а на краю какой-то глубокой пропасти, неисчерпаемой тьмы. Самгин чувствовал себя как бы наполненным густой, теплой и кисловатой жидкостью, она колебалась, переливалась в нем, требуя выхода.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего
нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов
жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для
жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
Приятно волнующее чувство не исчезало, а как будто становилось все теплее, помогая думать смелее, живее, чем всегда. Самгин перешел в столовую, выпил стакан чаю, сочиняя план рассказа, который можно бы печатать в
новой газете. Дронов не являлся. И, ложась спать, Клим Иванович удовлетворенно подумал, что истекший день его
жизни чрезвычайно значителен.
Просидев часа два, Самгин почти с наслаждением погрузился в белую бурю на улице, — его толкало, покачивало, черные фигуры вырывались из белого вихря, наскакивая на него, обгоняя; он шел и чувствовал: да, начинается
новая полоса
жизни.
После своего выступления под
Новый год он признал себя обязанным читать социалистическую прессу и хотя с натугой, но более или менее аккуратно просматривал газеты: «Наша заря», «Дело
жизни», «Звезда», «Правда».
Она — дочь кухарки предводителя уездного дворянства, начала счастливую
жизнь любовницей его, быстро израсходовала старика, вышла замуж за ювелира, он сошел с ума; потом она жила с вице-губернатором, теперь живет с актерами, каждый сезон с
новым; город наполнен анекдотами о ее расчетливом цинизме и удивляется ее щедрости: она выстроила больницу для детей, а в гимназиях, мужской и женской, у нее больше двадцати стипендиатов.
Но в Выборг он вернулся несколько утомленный обилием
новых впечатлений и настроенный, как чиновник, которому необходимо снова отдать себя службе, надоевшей ему. Встреча с братом, не возбуждая интереса, угрожала длиннейшей беседой о политике, жалобными рассказами о
жизни ссыльных, воспоминаниями об отце, а о нем Дмитрий, конечно, ничего не скажет лучше, чем сказала Айно.
И, стремясь возвыситься над испытанным за этот день, — возвыситься посредством самонасыщения словесной мудростью, — Самгин повторил про себя фразы недавно прочитанного в либеральной газете фельетона о текущей литературе; фразы звучали по-новому задорно, в них говорилось «о духовной нищете людей, которым
жизнь кажется простой, понятной», о «величии мучеников независимой мысли, которые свою духовную свободу ценят выше всех соблазнов мира».
— Конечно, мужик у нас поставлен неправильно, — раздумчиво, но уверенно говорил Митрофанов. — Каждому человеку хочется быть хозяином, а не квартирантом. Вот я, например, оклею комнату
новыми обоями за свой счет, а вы, как домохозяева, скажете мне: прошу очистить комнату. Вот какое скучное положение у мужика, от этого он и ленив к
жизни своей. А поставьте его на собственную землю, он вам маком расцветет.
И вот, безболезненно порвав связь с женщиной, закончив полосу
жизни, чувствуя себя свободным, настроенный лирически мягко, он — который раз? — сидит в вагоне второго класса среди давно знакомых, обыкновенных людей, но сегодня в них чувствуется что-то
новое и они возбуждают не совсем обыкновенные мысли.
Жизнь становилась все более щедрой событиями, каждый день чувствовался кануном
новой драмы. Тон либеральных газет звучал ворчливей, смелее, споры — ожесточенней, деятельность политических партий — лихорадочнее, и все чаще Самгин слышал слова...
— Нет, это у него от самолюбия, — объяснила Любаша. — Но кто симпатичен, так это Долганов, — понравился тебе? Ой, Клим, сколько
новых людей!
Жизнь…
Ко всей деятельности, ко всей
жизни Штольца прирастала с каждым днем еще чужая деятельность и
жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться с
новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
Если же не это, так он звал Обломова в деревню, поверить свои дела, встряхнуть запущенную
жизнь мужиков, поверить и определить свой доход и при себе распорядиться постройкой
нового дома.
Чего ж надеялся Обломов? Он думал, что в письме сказано будет определительно, сколько он получит дохода, и, разумеется, как можно больше, тысяч, например, шесть, семь; что дом еще хорош, так что по нужде в нем можно жить, пока будет строиться
новый; что, наконец, поверенный пришлет тысячи три, четыре, — словом, что в письме он прочтет тот же смех, игру
жизни и любовь, что читал в записках Ольги.